Пять историй из жизни Анны Гин
Пять историй из жизни Анны, которые пронизаны глубокой любовью и уважением к Иосифу Яковлевичу Гин, которому было всегда интересно с детьми.
Главное. Помните, что лишай лечится, а равнодушие нет.
Если вы не любите читать, то во ссылка на «Канал Антисовєтський 58.10», здесь есть полная версия разговора с Анной Гин и отдельные истории. Подписываейтесь на канал, подключайте уведомления у нас будет много интересных гостей.
Он тебе не дедушка
Это история про советскую пропаганду, которая пыталась сделать генерального секретаря ЦК КПСС дедушкой для каждого ребенка. Но были родители, которые учили детей думать и не поддаваться воздействию советской пропаганды. Папа Анны сумел разрушить совковую пропаганду одним вопросом.
— Анна, сколько лет вы прожили в СССР?
— Ну, получается, лет 16, 17. В девяносто первом году я закончила школу. Вот мы выпустились в мае. А в августе, по сути, СССР прекратил свое существование.
Мое поколение, как мне кажется, вот именно мой 73-74 год, это самое неудачное поколение в момент развала совка. Те, кто был постарше, они уже что-то понимали про жизнь, могли как-то приспособиться, уже имели какое-то образование, имели какое-то представление о будущем. Помладше были еще маленькими детками, за которых решали все родители и им не нужно было взрослыми в моменте становиться. Короче, мы вот попали, мое поколение, особенно мой год рождения, мне кажется. Я сейчас многих вижу, и мы это иногда обсуждаем, попали в очень неудачный перелом. Мы еще совсем юные, уже не дети, но еще не взрослые. Вот нам 17 и опа, жизнь поменялась, развалилась.
И мы не успели приспособиться к каким-то бизнесам, к чему-то. И уже что-то надо было делать. Поэтому, мне кажется, именно в моем , говорю слово поколение, имею в виду год рождения плюс-минус один. Мне кажется, именно в эти годы рождения семьдесят второй, третий, четвертый, может быть, пятый, самая большая концентрация наркоманов, неудачных судеб.
У меня ощущение вот такое, каких-то людей, попавших в неприятности, в места заключения, погибших от передозировки наркотиками как раз из-за этого развала. Мы закончили школу, мы еще юные-юные, мы еще никуда не поступили, мы еще ничего не знаем и жизнь меняется, разваливается Советский Союз.
— В какую эпоху, при каком правителе вы родились?
— Так, я родилась в январе 74-го. Это, наверное, Брежнев?
— Он был до 82 года.
— Вот 82 год, я очень хорошо помню. И день его смерти я очень хорошо помню. Я была во втором классе, и был такой траур-траур в школе. А я в харьковской, салтовской школе училась классической. Ну, тогда еще, наверное, лицеев и не было и всяких частных школ.
— Спецшколы были.
— Ну, у меня была самая обычная среднеобразовательная школа на Салтовке, это спальный район Харькова. И 1982 год осень, сентябрь, октябрь, да?
— О смерти Леонида Брежнева объявили 10 ноября. День советской милиции.
— 10 ноября. Ага. Ну, я прям настолько не помню. Я не рефлексирую на эти даты, но я помню, что была осень. И в школе был объявлен траур, и все учителя в слезах, в соплях. И я помню, что наша учительница тоже рыдала у доски, горе, горе, причитала. И такое было. У второклассника, какое ощущение? Ну, прям горе, наверное, горе. И нас отпустили с уроков. И у меня старшая сестра еще была в последнем классе выпускном. Мы все пришли домой, и я такая грущу. Грустная атмосфера вокруг, какое-то лебединое озеро, естественно, по телевизору, и всем грустно.
И папа приходит домой, а я такая грустная, и он мне говорит: «А что ты такая грустная, малыш?» Я говорю: «Ты что, не знаешь? Брежнев умер».
Прям помню до секунды, а он такой наклоняется низко-низко ко мне и почти шепотом говорит: «А он тебе кто, дедушка?» Я почему-то на всю жизнь запомнила. Вот мне кажется, именно в этот момент я поняла, что у меня антисоветская семья. Вот именно в этот момент, что все вокруг скорбели, все вокруг рыдали, переживали, а папа такой с такой тонкой-тонкой иронией. А он тебе кто, дедушка? Я такая: «А, можно не рыдать?» Такое понимание ко мне пришло. Я этот момент очень хорошо помню.
История про великолепного папу, которого ограбили коммунисты
В результате падения советского режима большинство людей многое потеряли, конечно, были и те, кто многое приобрел. Семья Анны Гин была ограблена коммунистами в очередной раз, когда обесценились их сбережения.
— Вы что-то приобрели в результате падения советского режима? Вы, семья?
— Мы скорее потеряли. У папы были какие-то накопления на книжке. Честно, даже не знаю или не помню, какие. У нас как-то к материальным ценностям относились спокойно в семье. Очень аскетичный папа был. И такой тон он задавал всей семье. Как-то всегда были второстепенными материальные ценности.
Я точно вспомню, что у него были на книжке деньги. Он откладывал долго, чуть ли не всю нашу жизнь с сестрой. Он хотел, у него была мечта, когда мы вырастем на восемнадцатилетие, купить нам по кооперативной квартире. Вот это я помню. И в одночасье эти деньги сгорают, их нет. Мне кажется, 25 000 рублей. Ну может 15000. Как по мне огромная сумма. Я помню, что папа был расстроенный, и мама была расстроенная.
— Реально, денег хватило бы на два кооператива.
— Да, да, он собирал. Он очень много работал. Отец трудоголик был сумасшедший. Он работал. Он никогда не ездил с нами в отпуск. Он бесконечно работал, работал, работал.
Ему хотелось, чтобы мы везде были, чтобы мы обязательно ездили на море, чтобы мы ходили в горы, чтобы у нас были велосипеды. Я думала, все, ну, или практически все отцы жили так. Или большинство отцов, как мне кажется, в моей картине мира, так жили.
— Это в вашей картине мира было.
— В которой он впахивал. Он брал вторую работу, он брал третью, он работал ночами. Я очень хорошо помню, он официально работал электриком или главой всех электриков в Жилстрой 1, по-моему, если я не ошибаюсь. Ну он такой у меня, он очень умный дядька. Я помню, он таблицы Брадиса наизусть знал. Вот это я помню очень хорошо. Он физико-математическую школу закончил с отличием. Он поступил сразу на второй курс ХПИ. Он такой был. Он возглавлял СМУ электриков, что-то такое. Официальная зарплата у него была небольшая, как у всех, не знаю, 80 или 120 рублей, я не помню. Какая-то традиционная советская официальная зарплата. Но чтобы копить и зарабатывать девочкам, дочкам на когда-нибудь кооператив, вот у него была такая мечта, у него была такая бытовочка, вагончик строительный. И он в этой бытовочке устроил маленькую мастерскую по дереву. И он делал всякие полочки, какие-то крутящиеся столы. По тем временам, я помню, заказчики у него были очень высокопоставленные, прям дядьки, дядьки к нам приезжали к подъезду на волгах. Это я запомнила. И он сидел ночами чертил. У нас такая огромная доска стояла чертежная, не помню, как она называлась каким-то специальным термином.
— Кульман.
— Точно, Господи, спасибо. Я все это забыла, конечно. И он что-то чертил, чертил, сидел с этими, с циркулями, с этими таблицами и делал какие-то восьмигранные столики, которых по тем временам вообще не существовало в природе, но он их делал. И таким образом подрабатывал. Но это же еще было и запрещено. Все это было.
— То, что его не привлекли к ответственности, это говорит, что у него заказчики были порядочные люди.
— Не знаю, насчет их порядочности, но были какие-то.
— Ну, в отношении его они был порядочными. Кто-то бы один стуканул и …
— Думаю, да. Потому что мама говорила частенько дома, девчонки, не надо об этом говорить.
А мне, во-первых, страшно нравилось, он меня иногда в эту бытовку брал, когда туда на выходных ездил. Там пахло сосной, стружкой сосновой. Он сам делал инструменты, они назывались калевки. Это как рубанок, но рубанок — это такой грубый инструмент, а калевки выстругали узор. Он сам их создавал, и делал под них лезвия. И у нас дома была мастерская, и бытовке была мастерская.
— Это инженерная работа очень высокого уровня. Высшей квалификацией, по тем временам считалось — это изготовление инструментов.
Он зарабатывал, понятно, что была официальная зарплата, но он подрабатывал столярным делом.
— Я бы сказал краснодеревщиком. То, что вы мне рассказали, больше подходит под определение краснодеревщик, потому что эта мебель с изыском уже.
— С изыском. Я помню, он очень хорошо знал деревья. Сейчас уже, наверное, подзабыла, но благодаря ему я знала все существующие деревья. Я мама ему говорила: «Йося, ты что, в прошлой жизни был друидом?» Я тогда не знала этого слова. Друидом? Кем это он был? И он очень внимательно относился к дереву, он знал сколько его нужно сушить. Я помню, что он заказывал… Мама сибирячка, у нее родственники остались в Сибири. И он созванивался с ними по вот этой связи, «барышня». Мобильных тогда еще не было, и говорил: «Мне нужно нужен брус секвойи. Где мне его достать? По-моему, туя или секвойя вот какого-то такого дерева?
— Не представляю, секвойя в Америке. Может быть, туя?
— Может быть туя.
— Может быть сибирская сосна, может кедр какой-то.
— Кедр. Может кедр. Вот я помню, какое-то было диковинное дерево, которое не росло в Украине. И он говорил, мне нужен этот брус, мне нужно на какую-то инкрустацию или отделку сделать на изделии.
— Он может где-то и нашел у кого-то и секвойю.
— Что-то, мне кажется, что он искал секвойю, что мне так было интересно, маленькая была. И он по телефону кого-то набирал по-домашнему, с этой секвойей. Ну может, конечно, и путаю, 40 лет прошло. Но, это было страшно интересно. Это все я так долго отвечаю на вопрос, что мы приобрели и что потеряли.
— Да, вы ответили на один вопрос. Но, при этом ответили на целый ряд вопросов, которые я сейчас даже не знаю, как их задавать, потому что ответы на них уже есть.
— Ну вот по поводу, я все-таки хочу закончить про то, что мы потеряли и что приобрели. Вот мне кажется, эти деньги, которые ему не с неба упали, и не с бюджета были сворованы. Отец был очень принципиальным человеком. Он презирал тех, кто ворует на стройке, несет кирпичи, просто презирал. У нас об этом в доме говорили, поэтому я выросла с этими ценностями. Он говорил: «Самые классные деньги — это деньги, которые ты заработал своим трудом». Вот он всегда это произносил, просто артикулировал это. Это самые классные деньги, они приносят тебе удовольствие. И вот он вот этим краснодеревщичеством, как еще назвать его столярство, зарабатывал, откладывал нам на квартиры, и вот эти деньги пропали. И мне даже было обидно сильно за него, хотя я тогда мало понимала.
— Он собирал эти деньги. Он мог купить машину, дачу.
— Да, он мог купить машину, дачу. Ой, дачу, как мама его просила купить дачу, я помню эти разговоры. Йося, давай купим дачу. Он говорил: «Нет, без дачи мы проживем. А девочки вырастут, чтобы они ни от кого не зависели, ни от каких мужиков. Им нужны квартиры. Вот это вот красной нитью просто прошло, прошло, и эти деньги пропали.
— Это какой-то феноменальный папа, я никогда в своей жизни не встречал подобных отцов.
— Я долгое время думала, что все отцы такие. Как любой ребенок живет в каком-то в социуме своем, микросоциуме, и думает, что все живут так. К сожалению, дети, которые подвергаются насилию, они тоже думают, что все другие дети живут так. Но в моем случае, как потом выяснилось, розовое представление о жизни, радуга, по которой бегают единороги, я очень долго, я прям долго-долго думала, что все папы такие, а какие они еще могут быть? Кто еще тебя может научить кататься на велосипеде, плавать? Папа. А кто еще? Ну, вот для меня это все было.
Папы бывают разные
История про то, как Анна Гин узнала, что есть папы, которые сильно отличаются от ее феноменального отца. Из данной истории всем обязательно нужно запомнить: «Лишай лечат, а равнодушие нет». Так говорил Иосиф Яковлевич Гин своей жене.
Я помню свое прозрение. Самая первая одноклассница выскочила замуж рано, сразу после школы. Буквально в 17 лет, и тут же родила девочку, малышку. И как-то мы общались некоторое время. Я помню встречалась с ней, она с колясочкой. Это, например, девяносто четвертый или пусть будет пятый год. Мы встретились, захотели поболтать, и она своему мужу тогдашнему, тоже молодому человеку, который был старше, говорит: «Слушай, побудь с малышом, мы с подружкой поболтаем, мы 100 лет не виделись, мы вместе учились».
Я прямо вот хорошо помню. Мы отошли буквально, на 10 метров от него, он там с малышкой в песочнице, а мы сели на лавочку поболтать, обсудить одноклассников, ну, как девчонки. И вот он каждую минуту или каждые две минуты. Тань, а ей можно конфетку? Тань, а ей кофту можно снять? Тань, а ей? Он бесконечно задавал какие-то вопросы. Это было мое первое, мне кажется, знакомство с не таким папой, как у меня. Я думаю, может он больной? Короче, я была настолько в таком шоке. И я у нее спрашиваю. А почему он у тебя спрашивает, что можно ребенку, снять ей кофту, одеть ей кофту, можно ей конфетку, не можно? Говорю: «Я не пойму, он ее отец?» Она говорит: «Ну да». Я свое удивление помню до сих пор. И тогда вот я поняла, что папы бывают разными.
У нас мама не была, между нами, посредником. Я поняла, что эта модель мама посредник между ребенком и отцом — это самая распространенная модель славянская. Наверное. Потому что папа как бы, ну, он погуляет, вот ему выдать одетого, как положено, красивого, сказать, где быть, во сколько быть, во сколько кормить, во сколько вернуть. Это еще как вариант. И все, и папа такой, вообще больше ничего не знаю.
Потом я уже слышала звонки, а в каком классе наш ребенок учится? Я сначала думала, это анекдотические истории. Оказалось, они реальные, это очень распространенная штука. Мама посредник, а папа как бы… Это знаешь, как список ему дали в магазин сходить. Так ему дали инструкцию по эксплуатации ребенка на 2 часа прогулки. Это конечно, дикость. У меня в семье вообще так не было. У папы были с нами свои отношения. И вообще у нас не было никаких проблем быть с отцом, ни одной, ни единой. Отец знал, что нам можно, что нельзя, одеть нам кофту, снять кофту. Есть ли у нас аллергия на шоколад, в каком классе мы учимся, в какой детский сад меня вести. Мне кажется, сейчас спустя годы, мне очень приятно вспоминать о семье своей, об отце. Мне кажется, сейчас фишка или секрет вот такого отношения очень простой, ему с нами было интересно, вот интересно, искренне интересно.
Он приходил домой, мыл руки и шел в детскую. Вот он: «Как сегодня, что, что нарисовала в садике, а покажи рисунок?» Ему было искренне интересно, что я нарисовала, какую шишку слепила, какую оценку получила. А давай поиграем. У нас с ними были маленькие традиции. Мама про них не знала. Мы, например, по воскресеньям ходили в путешествие. Это называлось так: в путешествие каждое воскресенье, болеет – не болеет. Он в субботу работал, в воскресенье работал полдня, а во второй половине мы шли в путешествие. Иногда он меня утром брал в свою мастерскую, где пахло стружкой деревянной, а потом мы шли в путешествие.
Потом выросшая, я понимала, что мы не так далеко уж и ходили. От Салтовки по спуску Жилярди поднимались к Коммунару. Или, например, ходили на Северную Салтовку. В этих путешествиях он всегда мне то что-то новое показывал, рассказывал. Я помню, мы шли на Северную Салтовку. Он говорит: «Мы идем смотреть кротов». И он меня повел на поле, и там эти кротовые нотки. Мы выслеживали долго этого крота, и мы его выследили. Я видела крота ребенком. Он показывал мне дупло летучих мышей, и я видела новорожденных летучих мышей, как они выглядят. Он мне столько показывал. Он мне чертил палкой на земле солнечную систему или на кухне он ставил сахарницу, соль, ложки, показывал, как крутятся планеты. Ему это нравилось. Давать мне что-то интересное, важное, мне это нравилось. Мне кажется, это очень такая, такие искренние порывы взрослого и ребенка, делиться друг с другом. Почему их нет, их часто нет у мужчин по отношению к детям, я не знаю. Я не понимаю, может у меня папа по происхождению еврей, в еврейских семьях так, в общем-то, принято. Может, в славянских чуть меньше. Я сейчас не хочу быть шовинистом в каком-то смысле.
— Нет, это феномен вашего папы.
— Возможно.
— В еврейской традиции воспитанием детей занимаются женщины.
— Не знаю. Я не знаю. Но я знаю точно, что ему было интересно со мной, а мне было интересно с ним. И все, что я умею в жизни, и что я знаю, наверное, и ценности, с которыми я росла, это все, что передал мне отец. Вот намеренно передал, не вскользь я услышала. А мы говорили, мы разговаривали очень много о многом. О том, как устроен мир, что такое политика, кто такие политики. Очень много о природе. Вот любовь к природе…
Вот еще если сейчас мужчины какие-то берут советы будущей папы, то вот что я хочу сказать. Папа никогда не запрещал и даже приветствовал тащить домой всех голубей с подбитыми крылышками. Хомяк без лапы, хомяк без глаза, это то, что я помню. Всех щеночков, лишайных котиков, все было в доме, мы все выхаживали, мы все вылечивали. Он сам делал скворечник. Все скворцы на районе были у нас, потому что у нас на балконе были скворечники. И не просто сам где-то делал, мы вместе делали, колотили, ставили, собирали туда травку в этот скворечник. Любовь к природе, папа всегда говорил: «Человек, который не любит животных, это плохой человек». Он так говорил, я с этим выросла. Поэтому животные, животных мир. Он очень любил деревья. У нас все, что подъездом росло, папа садил. Он любил детей, он обожал всех детей. Мы выходили во двор, если с ним, я так ревновала маленькая. Все бежали, дядя Йося, почини велосипед, поставь цепь, у кого-то ролики заклинили, были такие раздвижные железные, я помню, он крутил. К нему очень тянулись дети. Все животные были у нас дома. Если кого-то где-то выбросили, это собака будет у нас дома. Мама протестовала. Она говорила: «Йося, ну зачем они опять тащат этих лишайных котов, этих лишайных собак?» А он отвечал: «Валь, лишай лечат, а равнодушие нет». Вот такая у него была фраза.
Я ее помню, он ее неоднократно говорил: «Лишай лечится, а равнодушие нет». И поэтому, наверное, вот моя любовь к природе, я не представляю, как можно жить без собаки, без птиц, без рыбок. Когда в доме нет ничего живого, мне кажется, он какой-то пластмассовый из папье-маше, он не настоящий.
История об отношении к деньгам и книгам в семье Анны Гин
Папа Анны Гин поставил цель обеспечить жильем дочерей к совершеннолетию. Выполнить заветную цель ему не удалось из-за тектонических сдвигов в жизни страны. Но это ему не помешало привить детям правильное отношение к материальным ценностям.
— Немножко поговорим о деньгах. У вашей семьи, как бы вы оценили, доход был маленький, нормальный или большой.
— Мне кажется, у всех было одинаковый, нет?
— Нет.
— Мне кажется, у мамы был оклад 80 рублей, так вспоминаю, у папы 120. Это без его левых подработок столяром. Мне кажется, вот так было.
— Могло быть.
— Что-то похожее на правду.
— Трудности с деньгами были в семье?
— Трудности, думаю, были. Но, честно, во-первых, как я уже сказала, у нас материальные ценности ставились на второй, третий, четвертый план. Иногда меня это, особенно в подростковом возрасте, бесило. Конечно, я хотела «дипломат». Я помню, появились сначала «дипломаты» вместо школьного портфеля, а потом рюкзаки. И мне, конечно, хотелось сначала «дипломат», а потом рюкзак. Но у меня ни того, ни другого не было. Я всю школу проходила с портфелем, а мне было страшно обидно. Но папа мне постоянно говорил: «Ань, ну, вообще без разницы, в чем ты носишь свои книжки. Ну, вообще без разницы. Ну, не можем сейчас мы себе позволить. У нас сейчас другие приоритеты». Как-то он со мной разговаривал про это. Я злилась, но не до такой прям обиды на всю жизнь. Было такое, что мне чего-то хотелось, чего мы не могли себе позволить, это я помню. Мы не жили впроголодь, безусловно, мы не отличались от тысяч других детей, безусловно. Возможно, мне чего-то не доставалось. Но в целом, у папы, грубо говоря, рюкзак или портфель в его голове вообще не укладывались, но велосипед хороший с эргономичным сиденьем, с хорошим рулем, чтобы спина не кривилась, вот это было принципиально. Он мог копить, копить и втридорога купить велик. Всем купили за 40 рублей, а мне за 140. Но это был велосипед с шестью скоростями. Ко мне дети подходили, это последние классы, можно покататься. Спортивный велик купил мне красный. И вот на это он денег не жалел. Он всегда рационально подходил, он не любил роскошь, он даже презирал роскошь. Может быть, мама обижалась, не знаю, но вот какие-то драгоценности или чего-то шуб в доме не было, конечно. Но если появлялся какой-то кухонный комбайн, который облегчал маме труд на кухне, то он в доме был. Вот такие у него были интересные приоритеты в материальном.
— В советское время, так скажем, символами достатка были югославская стенка, две полочки хрусталя, телевизор цветной.
— Телевизор цветной, не помню, когда у нас появился. Насчет стенки и хрусталя вряд ли, а вот книги. Конечно, в доме было много книг, и папа покупал по возможности дорогие книги. В смысле дорогие, сейчас объясню, не с золотой инкрустацией, а какие-то редкие книги.
Я помню, он получил премию. Я была, наверное, третьем или четвертом классе. Это была тринадцатая премия (скорее всего тринадцатая зарплата), потому что была зима перед Новым годом, декабрьская. И на всю премию, помню, мама его хорошо тогда пилила, он купил мне десятитомник Детской энциклопедии. Она вообще неподъемная. Это вот такие тома желтые, если помните, ближе к оранжевым, наверное. Они до сих пор есть, кстати. Я не могу с ними расстаться, но и поставить их некуда. Это вот какая-то дура, под 100 кг книги вместе весили. Но это было дико интересно, он их вез на санках, его не пустили в транспорт. Потому что это какой-то такой огромный пакет. И он на санках с работы вез, это далеко. А мороз был жуткий, он пришел весь малинового цвета, и мама прямо на него сначала начала наезжать: «Как ты мог пойти пешком по такой погоде?» А он на саночках вез эту самую драгоценную вещь в нашем доме, эту детскую энциклопедию. Но мы очень долго, я вспоминаю, вечера, вечера, вечера мы прямо садились на пол. Мама нам, ковра, наверное, у нас не было, мама стелила нам такое одеялко. Мы садились на пол с этой энциклопедией, и мы все вечера на пролет, я наизусть знала очень много. Там отдельно том по истории, том по космосу, том по биологии, математика отдельно. И мы долго-долго, ну, несколько лет мы каждый вечер читали энциклопедию. Это была такая теплая-теплая традиция. Вот на это папа деньги, не жалел. Мне кажется, если бы мама захотела какое-нибудь колечко, то он бы сказал: «Нет. Давай лучше энциклопедию». Такое, мне кажется, у него было отношение к материальным ценностям.
История о голодных временах, когда одну сосиску делили на пятерых
Эта история произошла, когда советский режим уже канул в лету, а для семьи Гин начались голодные времена из-за страшной травмы, которую получил отец, работая на деревообрабатывающем станке. Тогда доходило до того, что приходилось делать утром бутерброды, на всю семью из одной сосиски.
— Вам часто в детстве приходилось быть голодной?
— В детстве, наверное, нет. А вот в студенческие годы, я помню, вот прям хотелось есть, это я помню. У папы в девяносто третьем году руки ушли в деревообрабатывающий станок. Как уж там случилось? Отец не пил, и мама не пила. Это совершенно в трезвом состоянии. Какой-то несчастный случай, что-то случилось, и ему оторвало пальцы. А он еще долго скрывал, он пришел в этом бинте и сказал, что порезался. Вот это я помню. А он прямо белого цвета, белоснежного, бледный-бледный. И даже я, будучи совсем молодой, понимала, что как-то он странно порезался. И мама к нему постоянно приставала, что там, давай размотаем, посмотрим. «Да ничего, — говорил он. Я порезался». Наверное, девяносто второй это был, мне кажется, максимум девяносто третий, вот прямо эти голодные годы. Почему я запомнила их? Потому что он какое-то время перестал работать подработку свою.
А я однажды ночью выглянула, а он сидит, значит, под лампой в кресле, в зале. Лампочку включил, размотал, чтобы все спали, чтобы никто ничего не видел. Размотал, и культи в рюмочку. В рюмочке у него фурацилин налит, и он эти культи вымачивает в фурацилине. И я говорю: «Папа». А он такой: «Только маме не говори». Господи, я до сих пор не пойму как, чтобы мама не волновалась, что у него пальцы оторвало. И он какое-то время не мог работать. И в этот период, мы как-то остались вот совсем без денег. И это важный момент, наверное, в моей жизни, довольно переломный.
Я тогда на втором курсе училась. Сестра вышла замуж и родила ребенка. Был грудной ребенок в доме, мама не работала, потому что смотрела за малышом. Как-то получилось так, что кормилец был один. И у него случается травма эта жуткая. И я пошла подрабатывать. Я училась в педагогическом институте и нашла подработку в детском саду. Детский садик при заводе имени Малышева, у них там смена начиналась, например, в 5:00 утра или в 4:00 утра, прямо рано-рано (скорее всего смена начиналась в 7 или в 7.30). А воспитатель основной приходил в 9:00. И вот на этот кусок чуть ли не ночь, раннее утро, до основного воспитателя, им нужен был человек.
И я с Салтовки, этот садик был на Коммунальной, на двух или на трех транспортах, а это зима 4:00 утра, ночь или 5:00 утра, холодина. На двух троллейбусах, по-моему, и кусок на метро. Я ехала в этот детский сад, начав подрабатывать. Это купоны были, по-моему. Еще не было гривны. И мне там платили 100 купонов или 1000 купонов, ну какую-то маленькую сумму купонов. Ну это было хоть что-то на тот период. А потом я возвращалась и шла в институт еще, доучилась. И я иду, значит, в эти 5:00 утра и навстречу мне знакомый со школы. Какой-то он прям модный, модно одетый. И я говорю: «Ой, а что ты здесь такой ранний?» Он говорит: «А у меня здесь (тогда появились лотки или киоски) на коммунальном рынке лотки. У меня тут несколько лотков». Ну такой вид, крутой, крутой. Я говорю: «Ну, классно». А у нас в семье как-то довольно презрительное к торговле в доме было отношение. Говорю: «А я вот в детском саду подрабатываю». Он говорит: «Сколько ты там получаешь?» Помню, как сейчас. Я говорю: «1000 купонов». Он отвечает: «Ты с ума сошла? Ты что в 5:00 утра черт откуда едешь этих сопливых детей смотреть? За 1000 купонов?» Говорю: «Ну, да». Предлагает: «Бросай. Иди я тебе на лоток поставлю». Я помню, было голодно, вот прям хотелось есть, вот серьезно.
Я помню, мама брала такую сосиску или сардельку, замораживала в морозилке. После морозилки она хорошо терлась на терке, и утром на пять кусочков батона терлась одна сосиска и подогревалась на сковороде, и всем хватало бутербродов. То есть, грубо говоря, вот таким способом можно было всю семью утром накормить бутербродами из одной сосиски, порезав, потерев ее замороженную на терке. Вот это я помню хорошо. Ну, короче говоря, про голодные времена. И я ему говорю: «Ну, давай, я попробую торговать». Ну, это прям вообще было очень максимально странно. И я помню, я пошла к нему на этот лоток, а дело было в начале марта, скоро 8 марта. И он меня поставил на лоток. Одели на меня фуфайку, валенки, холодно было, шапку ушанку. Думаю, Господи, хоть бы меня никто не увидел из знакомых. Я помню совестилась. Но за один день торговли на этом лотке мне заплатили в ту же самую 1000 купонов, которую я получала в детском саду за один день, за смену на этом лотке. Наверное, я проработала несколько дней. А после 8 марта спрос стал меньше, упал выторг, я уже была не нужна. Я там была как дополнительная предпраздничная торговка. За эти паять дней я, например, получила 5000 этих купонов.
И был на коммунальном рынке Универсам. Я туда пошла, и туда еще что-то перед праздниками завезли, и купила два огромных пакета еды. Я помню этот сыр, кусок сыра. Девяносто второй или третий или второй, мне кажется. Я с этими пакетами взяла такси. Я так собой гордилась, на такси приезжаю с полными пакованами еды. На все 5000 купонов я купила еды. Боже, как мама плакала. Я сейчас сама буду плакать. Это был, конечно, момент. Еду в дом ребенок принес. Ну, то есть момент такого голодания, я бы сказала, недоедания был, мне кажется, в начале девяностых в нашей семье. А потом папа научился, адаптировался, работать без этих своих без пальцев. Несколько пальцев не было. И как-то все более или менее вернулось. Вот этот такой период голодный был, да.
Три історії про комуністичні часи від пана Володимира з Мерефи
